Я знал, что это рано или поздно случится. Но никак не ожидал, что так быстро и просто. Кончился «детский сад» — приёмник-распределитель, позади спецшкола — начальные классы преступной жизни. Несмотря на это всё же солидное для моего возраста «образование», я вздрогнул, колени чуть подогнулись, и слегка затошнило, когда майор хрястнул печать на бланке, направляя меня в тюрьму. В настоящую, куда детей не принимают.
Сейчас я уже понимаю, что шагал по ступенькам не жизни ради, а будущего для. А тогда мне было страшно. Я ехал в «воронке», набитом особенным способом. Возле дверцы, совсем близко хрипит, брызгая слюной, овчарка. Поневоле, спасая задницу, проберёшься. Так вот, солдаты вместо двух — один рейс делали. Шутили мужики, в три слоя сидевшие друг на друге : «Зек не мясо — не испортится». Мне было удобнее просочиться сквозь груду тел, и я был сверху. Кто-то орал благим матом, что нога его уже потрескивает — он слышит хруст. Но помочь ему не могли.
Как-то уж слишком гулко раздвигались широкие ворота и потом ещё дольше и громче закрывались.
— Выходить по одному, руки за спину, — донеслось как будто из могилы. Вылезать было тяжелей, чем залезать. Говорят, вообще по жизни всегда так. Но выбора не бывает, и мы вылезли.
— Эй, сопляк, сюда!
Я оглянулся. Самому младшему после меня — лет двадцать. Значит — я. Но я не сопляк, и на меня смотрят. Всё! Даже если бы это был мой последний день, я бы не послушался этого жирного усатого старшину. Вдруг слышу — он же кричит, глядя на меня, мою фамилию. По понятиям и по закону всё правильно, откликаюсь: » Здесь!» Скажи : » Я » — засмеют пошлыми солдатскими приколами. Я-то в курсе и ухожу от конфликта. Вдруг он меня спрашивает:
— Немец?
— Еврей! — отвечаю.
— А фамилия немецкая, — говорит.
А все стоят и на меня смотрят. Кто как. Один — глаза выпучив, другие — чего-то, ожидая с усмешкой. В этот момент характер мой, в то время совсем никудышный, и страх показаться не тем, кто я есть, затмили сознание моё. И я ему чисто по пацановски:
— А ты, — говорю, — пёс смердячий, дубак козлячий, петух ещё не стоптанный! День твой придет….
Потом, наверное, солдат по башке дал. Очнулся скоро, но уже в большой, громадной камере — «вокзальчике». Парами ходили зеки беседуя. Вдоль стен сидели люди кучками, делясь по интересам и «мастям». За мной ухаживал какой-то дед, где-то раздобывший лёд. А сам я лежал на чьём-то толстенном бушлате, укутанный кучей разных свитеров.
— Ну ты, Щегол, круто путь свой начинаешь. Как тебя зовут? А ладно, всё равно не запомню. Короче, если понадоблюсь, назовись «жидёнок», так я вспомню. И вспоминай чаще Бога! Легче будет.
Скоро всех растащили по корпусам. Старика на «полосатый», меня в малолетку. И я часто потом к Богу обращался, и Бог помогал мне. А вот тебя, Резо — первый дед мой в жизни той, повстречать так и не довелось. Не пересеклись больше наши тропинки. Но как я тебе благодарен! И ещё помню твои слова:
— За угнанный мотоцикл пацана в тюрьму. О Господи! Какое же они поколение себе растят, придурки. Ладно, Щегол, не суди их. Бог их рассудит. Но и не уступай. Бог тебе поможет.
Ты, Резо, прости, но до тебя могут дойти слухи, что я горжусь и хвалюсь где-то за столом, наливая рюмку водки, тем, что именно ты благословил меня первый в том мире затхлой суеты.