«Стихи»

Когда-то, еще в следственной камере “малолеток”, сочинял я стихи. А на прогулочном дворике, с чувством прокричав их, ждал рецензию от старого Мазая, гуляющего вдвоём с сокамерником в одно и то же с нами время, но через дворик от нас. Я кричал, а тюрьма слушала. И явственно разносилось эхо от моего, тогда ещё звонкого, голоса.
Как-то раз на тюрьму «причалил» Стёпа Стальной. С севера на юг этапом гнали. Ну, его конечно к Мазаю в камеру. Тот и кричит после отбоя, тюрьма притихла при звуке хриплого голоса:
– Ноль семь, ноль семь! — это номер камеры нашей — братишка!
И я, готовый лопнуть от счастья и гордости, лезу на “решку” отвечать. И все знают, что это меня.
– Говори, Братан, слушаю!
– Тут нас человек хороший проездом навестил. Ты не прочь к нам на пару часов с рукописью твоей “подкатить”?
У меня аж уши вспотели. Мне – на два часа к “полосатым”!
– Да я только рад встрече буду, – отвечал я чисто на “воровском жаргоне” зная, что – “в натуре” здесь не канает.
Через три минуты открылась дверь и старый, отдавший здоровье и жизнь этим казематам, старшина “Конь-голова” с гримасой удивления на деревянном лице вежливо пригласил меня на выход.
– Прошу-с, маэстро.
Дверь громыхнула, Конь-голова быстро зашагал впереди, а я, зачем-то держа руки за спиной, бежал сзади. Пронеслись через всю тюрьму наискось. Стоп! Дежурный заместитель начальника тюрьмы.
– Ты, Василич, его “шмонал”? Он не заряженный?!
– Да не гони, майор. Конечно, шмонал. Ещё как. Не “понтуйся” – я за всё отвечаю, – он достал связку ключей из кармана широченных галифе, открыл дверь, я шагнул, вот они –
– Здрасьте!
Три деда, как три брата-близнеца, ждали меня, стоя возле стола. Одеты в одинаковую полосатую робу, все трое обладали несоизмеримо к телу большущей головой и выжатым камерой здоровьем.
– Проходи, братишка, – знакомый голос – Я – Мазай, это – Стёпа, вот Серёга. Садись, за знакомство чайку попьём.
А на столе чего только нет. И масло, и сыр, и икра, и колбаса. Но я-то не “кишка”, я же стихи читать пришёл. Глотнул с ними “чифирьку”, что аж язык в трубочку скрутило, к яствам не притронулся. Они понимали, что уговаривать – зря время тратить. Потом я читал свои стихи, а они слушали.
Вытирая слезинку, Стёпа Стальной поймал мой взгляд:
– Да я всегда плачу, братишка. Сантименты. Не останавливайся.
Когда я закрыл тетрадь, они секунду посидя, соскочили и стали суетиться, складывая в большой мешок сало, масло, колбасу. Всё, что было на столе. Каждый обнял, потрепав по плечу. Теперь вдруг Мазай рукавом глаза вытер. Взял себя в руки старый Вор, бросил, глядя в пол: “Нервы что-то расшалились”.
– Ну, давай – поднимая с трудом мешок, продолжал Мазай – иди да живи правильно – как в стихах пишешь.
Потом вдруг поставив мешок на цементный пол, схватил мою лысую голову своими сухими сильнющими ладонями, чмокнул в лоб и вытолкнул из камеры.
– И вот ещё, ты не спи на бетоне и не играй “под интерес”, – он всуропил мне мешок и сам захлопнул дверь.
Мыкаясь по камерам весь почти срок, я научился дремать на корточках, не касаясь бетонной стены. Ни в какую игру не играл “под интерес”. Остался здоровым и без долгов. Надо слушать советы старших.