Мне было пятнадцать лет, когда я шел впервые «этапом» и всеми фибрами души поглощал леденящую музыку неволи. Звон цепей, лай собак, ругань конвоиров. Я еще не умел легко различать, кто есть-кто и к какой масти принадлежит. Да и все кто ехал со мной в камере-купе для малолеток, знакомые по зоне, да по тюрьме пересыльной, пацаны были как я. Все только начинали свою жизнь блатную, шли в «крытку» и поэтому держались дружно. До пересылок добирались мы в «столыпинах» и уже имели кое-какой опыт. Но недостаточно его оказалось.
Четкий нос «овчарки в сапогах» уловил дымок горящего байкового одеяла, на котором я попытался сварить каторжанский чифирчик. Били долго. — «Где взял чай, кто из солдат закинул?!»
Я потом кино видел, там одного белые казаки пытали, кажется «Виталий Бонивур». Херня. Но я был герой. Кто-то рычал пропащим голосом: «Суки! Менты позорные! Он же ребенок! Оставьте, «шнифт» вытащу».
Поддатый прапорщик визжал в яростной, распаленной «всевластью» радости. «Тащи и его тоже сюда! Сюда!» И два хохла, что дубасили меня, кинулись открывать дверь-решетку в дальнем купе, где ехали «полосатые».
Сидя в углу коридора, облокотившись на сапоги стоящего офицера, я видел как из открывшийся
камеры вылетела рука, и схватившийся за лицо хохол, рухнул на колени. «А-А! Он мне глаз проткнул!»
Не помню, как, но через мгновение я оказался в своей клетке. На меня почти не обратили внимания.
Все ждали, что будет. Ничего не было! Нельзя по закону, во время этапа у «особняков» дверь в камеру
открывать. А я-то не знал. Теперь знаю!
«Столыпинский» вагон
