Он корчился на цементном полу, подгибая колени к подбородку и уже не стонал, а мычал от раздирающей изнутри боли. «Цыган» колошматил алюминиевой кружкой в окованную железом дверь, орал осипшим голосом:
— Дежурный! Давай врача скорее. «Лысый» — уже кончается. Сейчас все повскрываемся!»
Послышались цокающие, неторопливые шаги коридорного, и грубый, властный голос обрубил: — «Вот когда кончится, тогда и позову!»
Когда в «волчке» показался увеличенный стеклом глаз, лежащий рядом со мной, Санек вдруг вскочил, метнулся к двери:
— «Ну сука! И теперь не вызовешь?! — в руке его мелькнула «мойка» – лезвие для бритья, надежно сохраняемая на такой случай. Через мгновение захрипев обернулся к нам, в оцепенении наблюдавшим эту сцену. Во все горло зияла громадная, красная дыра. Он как-то странно подмигнул мне и хрипя рухнул на пол. Глаз исчез. Топот в сторону дежурки и моляще испуганный крик «дубака»:
— «Быстро врача! В двенадцатой двое отходят. Один себе горло перерезал. Лезвием! Откуда я знаю. Давай врача быстрей!»
Мы столпились возле Санька. Он хрипел и дергался всем телом. Когда в коридоре раздался шум сапог и лязг открывающихся дверей, Санек вдруг успокоился, посмотрел на нас плутовато и произнес внятным шепотом:-
— «Братва! Понты все это, я только кожицу порезал. Учитесь, щеглы, пока я жив!» Он снова закатил глаза, и перед открывшими в спешке дверь ментами предстало бьющееся в конвульсиях, хрипящее тело с огромной, клокочущей кровью раной на горле.
В «больничку» забрали обоих. Санек тогда от «кум»- отдела полгода «бура» за это схлопотал. А «Лысый» после немедленной операции вернулся в зону. Врач сказал ему, что если бы часа три-четыре еще потерпел, никто бы ему уже не понадобился.
Так он всем говорил, что, если когда-нибудь у него будет сын, то он его Сашей назовет.
«Спаситель»
