«Альбом»

Судьбы разные, характеры непохожие. Объединяет одно – неволя. Этот гнёт вечных стен, этот стон ночных сновидений. Свои законы, своё понятие о чести. Особенное восприятие душевной чистоты…
Почти у каждого из нас есть мешок – так называемые “вещи”, которые берёшь с собой, когда вызывают. Где бросил мешок свой, там и дом твой. А в нём и все твои пожитки, уставом строгим разрешённые, солдатами при бесконечных “шмонах” проверенные. От зубочистки и носок, мамой связанных, до, святая святых – альбома с фотографиями. Нет у зека в мешке его ничего важнее этих нескольких, порой пожелтевших от времени, снимков. В них прошлое, в них надежды, что спрятаны в самых укромных уголках души своей. Редко, ох как редко, разве что “семейникам” своим показываешь самые дорогие сердцу образы. А здесь же, в “транзитной” камере, где люди мелькают, как в кино, тем паче, мало кому доверишься. Через день, два, меняются лица и судьбы, и страшно кому-то открыться. Но, как говорят: — “масть к масти идёт”, то бишь – «волк волка, видит издалека». Вот и “кучкуются” все по “мастям”. Там “мужики” домино стучат, там “шпана, чифирь варганит”.
Как-то так развязался у нас душевный разговор. Да такой, что “Татарин” вдруг встал, посмотрел мне в глаза внимательно:
– Хочешь, бабу мою покажу?! И пацанов? – он оглянулся, как бы стесняясь свидетелей слабости своей, вытащил из мешка альбом небольшой, бережно развернул “бархотку” тёмно-вишневого цвета.
Неугомонный по жизни, неоднократно судимый “Татарин” едва дыша, открыл страницу. На меня смотрела милая, слегка курносая молодая женщина. Полные губы расплылись в улыбке, а громадные голубые глаза полны были толи грусти, толи слёз. Они как будто просили о чём-то.
– Баба моя! – сказал тихо Татарин.
– Жена, что ли?
– Да не. Не расписаны. Ждёт, когда “завяжу”. Может, дождётся…
– Ой! Какие губки рабочие!
Мы оба, разом вздрогнув, резко повернулись и незаметно подкравшийся “шутник” отпрянул в сторону.
– Ты чё, в натуре?! – глаза Татарина сузились. – Это баба моя!
Я, пытаясь его хоть как-то отвлечь, листая дальше, спрашиваю:
– А это кто? — на фото два белобрысых “татарчонка” сидели на коленях у чуть располневшей “бабы его”. Вдруг слышу – “шутник” не унимается:
– Да она такими губками, быстро тебе “свиданку” заработает, ха-ха, – давай поспорим… – заливался ехидным смехом остряк.
Откуда появился в руке Татарина штырь?!
– Она мать моих детей! Ты сука! – рыкнул Татарин – и, сверкнув, железяка пронзила кадык улыбающегося “шутника”. Смех стал хриплым, и, подогнув колени, он рухнул на пол…
Уж не знаю, дождётся ли Татарина “баба его”. Не знаю!