-…»Выпасти его, всё просчитать, было поверьте мне очень трудно. Как никогда. Я считал бы это делом жизни”… – рассказывал старый “домушник”, а камера – и стар, и млад, раскрывши рты, слушала. -…“он же, мент позорный, всю жизнь учился “ныкаться” от своих же. А в той конторе ребята “ушлые”. А я “пропас”! Захожу в хату и получаю, поверьте мне, я разбираюсь в собственном организме хлеще любого “лепилы” лагерного, получаю микроинсульт. Я уже лет двадцать не потею, а тут как прошибло, – генерал мой во всём параде в приветствии руку тянет. Только молодой чересчур. Тьфу ты падла, да он себе в прихожей при жизни памятник воздвиг. Во суки крупнорогатые, чё себе позволяют. Кругом мрамор, стекло и ковры. А на коврах оружейная выставка. И везде бюстики, бюстики всех известных партейных козлов. Книги и те не книги, лишь пропаганда ихняя. Вот и картинка, за ней сейф должен быть. Вот он. Ну не скрою — пришлось попыхтеть. А вот и они – мешочки мои долгожданные, родные. Стоят себе…” – лицо рассказчика стало нежное, как у дедушки, внучку держащего на ладонях своих бережно. Камера, “мухи не слыхать”, внимала.- -…“вот они, монетки заветные. Посчитал, аккуратно разложив на генеральском столе. На стекле, из-под которого смотрели и мило улыбались мне высшие чины ихнего козлячего ведомства,…” – он обвел камеру руками, закурил закашлявшись хрипло папироску и продолжал.- – “…в одном сто, в другом сто, вся знаменитая коллекция. Звякнул ментам на прощанье монетками, извинился перед тянущим руку “генералом” – он ведь козел старый, то дело знаменитое по «деникинскому сейфу» ещё до войны лет пятнадцать вел. Размотал, раскрутил. Виновных расстреляли а он что-то там из найденного богатства сдал более крупным козлам, и вот себя не обидел — монетки и “брюлики” “затарил”, от козлячьего общака “скрысятничал”. Спускаюсь, осторожно выхожу и “душа поет, на сердце радость”. Через часик я уже в мягком купе, на столике “пузырек” “армянского” — еду домой. Вот в натуре братва, поверьте мне” – он вдруг стал серьезным, даже немного строгим – “бабки-то мне не главное в “делюге” той были. Я ведь этого козла для себя “жахнуть” решил, да и пацанам на “киче” “левешки” бы не помешали. Я ведь его «рассчитал» по высшему разряду. Сам! Один! И никто не рюхнулся. Я бы считал это делом жизни своей позорной, если бы не “комсомольцы” эти козлячие. Я ведь думал… а они пропасли. Ну где я был, а — выпил я уже пару-тройку рюмашек, закусил сервилатиком, сижу – на пейзажи за окошком проносящиеся, любуюсь. Растащило меня, как будто счастлив я в натуре. Заходят двое “битюков”, как-то спокойно так заваливают, я даже не дернулся. Хлоп! «Волыну» ко лбу. С глушителем. Один в двери за атасом пасет, другой мне пушкой в лоб тычет. Поверьте пацаны, трухнул я малость. – Беспредел, – говорю, – не канает! – Хорошо! – вдруг убирает ствол “парняга”. – Уважаем мы тебя. Забирай десять монет и вали живой на все четыре стороны. Поверьте пацаны, у меня был инсульт. Я онемел и не мог пошевелиться. Он думал, я испугался. Нет! Я просто понял, что меня “пропасли”! А он мне вдруг: – Давай, маэстро, решай! Нам терять нечего, мы вообще не отсюда… Он налил коньяка и поднес к губам моим рюмку. Я выпил, потому что думал, что сердце остановилось. – Забирайте всё суки! – я отдал им мои мешочки. Отсчитав десять монет, они исчезли как появились…” – развел руками старик и понурил голову. Странная история повергла нас в шок. Начали высказываться, спорить, шуметь. Даже мент, “дубак” коридорный, в волчок ключом постучал, тишины требуя. Я не очень уже верил тогда байкам “росомах”, но было интересно. И вот ночью, сквозь мечтаний дремоту, слышу, как приподнявшись на наре Колян, по “хулиганке” третий раз срок схлопотавший, шепчет: – Дед! А дед! А тебя, случайно, не “шпингалетом” кличут?! – А чё ты шепчешь? Шпингалет! Я уже шестьдесят пять лет Шпингалет! – Да ты ведь тогда должен знать, что выловили их потом. Засветились, деньгу транжиря, где-то на побережье южном. Спросили с них по всем правилам… – Да я-то знаю! Сам и спрашивал. При чём тут это? А короче, ни хрена вы не поняли! – старый вор отвернулся и вздохнул, натягивая на поясницу фуфайку. Вот тогда я поверил. И понял! Понял тебя, старый Шпингалет!
“Дело жизни”
