«Брут»

Как-то сидя в «буре» я,  вспоминая детство, заговорился:
«…  подхожу я к двери, хлоп по карманам, ключей нет. Я знаю, дома нет никого, один Брут. Звоню. Он спрашивает:
— Кто там?
— Я, — говорю…»
— Жид! Братан! Кто это сказал — «кто там?»- и дружный хохот скрыл мое секундное смятение.
— Брут сказал. А что?! Он еще и салам аллейкум, и по чеченски — уй, уй, говорил,-  перевожу я все на смех.
— Ну ладно, ладно, валяй. Открывает тебе твой Брут ключом дверь…  ну «чеши» дальше, — вроде как, извиняясь за то, что перебил, бормочет Басмач.
И я продолжаю свой бесконечный рассказ  — о друге детства своего, о брате  моем младшем, которому, обнявшись в кровати, перед сном, поведывал все свои печали  и горести, о своем верном псе, о гордой памяти своего детства.
Что только не предпринимали мои родители, чтобы отдалить свое чадо от влияния улицы. Спорт, музыка, английский. Не знаю, что повлияло на маму, не помню, на каком тогда переломе я был, но в доме появился неуклюжий, с висящими до пола ушами, щенок датского дога. В родословной было отмечено — масть «арлекин». Он и был арлекин, весь в бело-черных яблоках. Только на дога не похож. Брат, пришедший из армии в увольнительную, смеялся: «Это тебе, фраеру, спаниэля за дога пропихнули», — и, отшвырнув щенка небрежно   сапогом,  ушел обратно в армию.
А я полюбил это существо всей душой. Похлопывая по краю кровати, я звал его к себе, он подходил, неуклюже переставляя толстенные лапы, я поднимал его, и мы долго беседовали. Вернее, говорил я, а он сопел мне в щеку и слушал. Так мы и засыпали. Мама часто заставала нас утром спящих в обнимку, но сильно не ругалась.
«Брут, — так  я  назвал своего нового братишку. Брут, мраморный дог, был у королевы Марго, Брут, мраморный дог, упоминается в одном из рассказов  Беляева, Брут — предал  Цезаря, ну что же, этот не предаст. И мы  записали в родословную имя.
Но какой там Брут – это был еще только Брутик. Он охотно откликался и на Братик.
«Братик, иди сюда» — и он топает по полу, виляет толстым задом и длинным хвостом. Мордочка довольная, глазки карие, умные. Решил я начать дрессировку, но быстро понял, что братиков не дрессируют. 
«Ко мне! — властно командую, а щенок обиженный уходит в свой угол, — ну иди сюда Брутик, ну иди братишка, — прошу я.  Он нехотя встает и волоча уши по полу, хвост зажат под животом, бредет ко мне,- ну не буду я больше командовать, не буду.» – Я чешу его белую, с черным, как медаль пятном, грудку. Хвост завилял, щенок уже тянется лизнуть меня в нос. Мир.
Он поражал всех своей сообразительностью. Иногда все в восторге хлопали и смеялись, это когда он приносил папе папины, а маме мамины тапочки. Бывало, кричали и ругались, например, когда он сумел  открыть шкаф, достал и разгрыз мамины туфли, изодрал в клочья шубу. У него зубки росли и чесались. Все в нашей комнате было изгрызанным. По следам   зубов на шкафу   было заметно, как наш Брутик растет. Последние  отметки — в верхнем углу шкафа. Вставая на задние лапы, он был намного выше меня. Этот неуклюжий, плюшевый щенок постепенно превратился в громадного «ягуара». Я общался с ним, как с братом, отец тренировал его как сына, видимо, все, что не успел вложить в нас, он отдавал этому милому, послушному псу. Он таскал его по горам. Залезет на верхушку, закинет корягу или палку какую на другую гору, и бегает Брутик, счастливый, вверх вниз. Потом озеро, плавание, все как положено.
Когда брат вернулся из армии, его встретил внимательным  взглядом карих глаз восьмидесятикилограммовый, метр в холке, добродушно виляющий сильнющим хвостом, как хлыстом, баловень семьи. Разделенная кубиками мышц, украшенная черной медалью грудь, лоснящаяся на играющих мускулах, пахнущая шампунем  шерсть. Брат онемел от удивления: «Ну и спаниэль!»
Так у моего Брутика появился старший брат, с другим мировозрением, с новым подходом к собачьей жизни.
Когда спустя много лет, сидя в камере, я рассказывал про Брута или  посвящал ему стихи, я не лгал  и душой не кривил. Это был великий пес, настоящий друг. Громадной души собака.
«Ой, смотрите, что они с ним делают»,- со смехом восклицает мама на кухне. Я подбегаю к окну и вижу, как вся дворовая детвора навалилась на Брута, один хвост торчит, а детишки, заливаясь восторженными воплями,  таскают  его за уши и за нос.
«Ну я вам сейчас устрою»,- я свищу по нашему, Брут резко вскакивает, ребятня разлетается как горошины. Все хохочут. Брут подбегает походкой тигра под окно и, задрав морду, смотрит.
«А ладно, иди, гуляй!» – он, было, рванул опять к детям, да тут мама вспомнила: — «Ой, Брут! Посмотри там почту, может газеты есть».
Пес, сверкнув на солнце шерстью, пропадает в подьезде. И вот слышен цокот когтей по ступенькам. Открываю дверь — морда довольная, хвост, кажется, сейчас раздолбает кафель в коридоре, в громадных клыках газета.
«Ну все, спасибо, иди, гуляй»- не успел потрепать его в благодарность, улетает вниз, прыгая через весь пролет. Ушибется черт.
Он был душой всего двора. При нем даже строгие папы не решались наказывать зашалившихся малышей. Был такой случай.
Сашенькина мама кричала, кричала из окна, звала сыночка домой. А тот делает вид, что  не слышит, не хочет слезать со спины брутовской. Дети из него коня сделали. Он легко катал на себе  двоих.  Вдруг выскочил  весь в гневе Сашин папа, схватил ребенка за руку и поволок ругаясь, домой.  Все замерли, а Сашин папа так разошелся, что шлепнул мальчишку и тут же оказался придавленным к асфальту громадным мускулистым зверем, предупреждающе грозно рычащим у самой шеи. Никогда Брута этому не учили, это говорят у догов в крови. Или дом охранять тоже. Нас, конечно, не грабили, но был случай:
Брут был уже взрослым, а я уже поплелся по своему «тернистому» пути. В общем получилось так, что менты меня искали за что-то. Приехали к маме на работу и требуют ключи, засаду на меня устроить хотят. Мама им обьясняет, что там собака большая. А им хоть бы что, не боятся – опытные менты, и ордер у них есть. Открыли дверь, зашли: «Брутик, собака хорошая, мы тебя знаем, ты пес хороший»,- а его нет. Они в зал, собаки нет, они по спальням — нет! На кухню, в ванную… и вот тут-то и была ловушка.
Когда я забежал домой переодеться, Брут лежал возле двери в ванную комнату и лишь повилял в приветствии хвостом. Из-за двери донеслось: «Кто это? Уберите собаку! Уголовный розыск!» Я схватил вещи, помахал благодарно Бруту и убежал, оставив все как было. Ну откуда у них, у догов, это есть?!
Рядом с университетским городком, в березовой роще расположилась пивнушка. Несколько столиков в тени, трава, цветочки. Огороженная забором, она была любимым местом  как студентов, так и местной братвы. Брут попал туда с моим братом. Для знакомства, по просьбе товарищей, он легко перемахнул через забор внутрь, чем лишил дара речи потягивающих пиво мужиков. Брата все знали и отнеслись к этому как к шутке. Пивник, чеченец Сеилхан вынес кружку пива «почетному гостю». Брут улегся  в тени на травке, с удовольствием, прижав уши и зажмурив глаза, вылакал всю кружку, зевнул, растянулся и захрапел. К хорошему быстро привыкаешь.
И вот уже бежит мой Брутик мимо столпившейся детворы, как бы извиняясь, виляет хвостом, пропадает в березовой роще. Он проникал в пивнушку, перепрыгивая через забор и  шел к своему месту в тени медленно, как бы  давая    отдыхающим там студентам возможность ретироваться. Его всегда встречали аплодисментами, а Сеилхан нес кружку пива.  Пес наслаждаясь, щуря глаза, выхлебывал не сдувая пену, отдыхал пару минут и в прыжке исчезал за забором. Он становился живой легендой нашего района.
«Старики» —  товарищи моего брата, были в восторге от Брута. Часто брат брал его в свою компанию. Я однажды видел, как подвыпившие парни, валялись, хохоча на газоне, после того как мой брат, открыв парадную дверь в общагу студентов, сделав грозный  вид, сказал громко: «Брут,  фас!». Пес понимал эту команду как призыв шутливо попугать, громко лая и толкая лапами в грудь. Он и пугал. Бедные аульники, они не знали и не могли знать, что это за зверь, с гулким лаем носится по коридору. Они, разбивая окна, с рамами на плечах, выпрыгивали, падали и вскочив, крича в ужасе:  «Шайтан! Шайтан!»- разбегались. Друзья братановские смеялись, а мне стало страшно, и я забрал Брута домой.
Из-за веселого нрава у Брута иногда случались неприятности. Был прекрасный зимний день. Я лепил снежки и бросал их вверх, а Брут, выполняя небывалые для собаки пируэты, их ловил, громко лязгая клыками. Брызги снежные сверкали солнечным феерверком. Я швырял снежок со всей силы, Брут догонял его и хватал на лету. Две девчонки из старших классов моей школы, соседки по двору, долго наблюдали за нами:
— А он может на санках покатать?
— Убьетесь, – важно отвечаю я.
— А вот у моей тети колли есть. Очень умная собака, всех катает,- спарировала беленькая.
— Он тоже умеет,- соврал я.
Вторая девчонка уже волокла санки. У малыша какого-то выпросила. Уселась, схватилась за пристегнутый к ошейнику широкий, брезентовый поводок. Я бросил снежок, и санки полетели. Шапка у девчонки упала, и она, визжа от радости и страха, понеслась за моим снежком. Потом я свистнул и сделал вид, что убегаю. Брут помчался за мной. Девчонки катались по очереди, весело смеясь и, благодарно обнимая, чмокали Брута в нос.
Подошел мужчина с мальчиком лет восьми:
—  Можно моему Вадику разок прокатиться?
— Пожалуйста, — я посадил малыша в санки и дал ему в руки поводок,- держи крепче. —  Я бросил снежок, Брут ринулся было за ним, но вдруг поменял направление. Вдалеке я заметил кошку, стремительно  убегающую к роще. Свистя и крича на ходу, я побежал, зная, что Брута уже не остановить. Пес в громадном прыжке взвился над обледеневшими кустами. Санки с пацаном взлетели за ним. Мальчишка со страху не сумел отпустить поводок, просто руку разжать.
Слава Богу, все обошлось лишь царапинами. Обиженный отец и плачущий, дрожащий от пережитого ужаса ребенок ушли не оглядываясь. А я долго еще  выговаривал заигравшемуся псу все, что о нем думаю. 
Как-то тренируя его, приучая к команде «барьер», мой брат своим собственным примером показывал Бруту, как нужно преодолевать высоту. «Барьер»- командовал брат и прыгал через скамейку, тяня за собой упирающегося пса.
Вдруг неподалеку раздался дружный, девичий смех: «Хорошо команду выполняешь, молодец!» — девчонки не видели Брута, они лишь наблюдали за прыгающим через скамейку, с криком  «барьер», симпатичным парнем.
А Брут, так и не научился выполнять, чьи бы то ни было приказы. А вот просьбы…
Дома он был незаменим — тапочки, газету, трубку от телефона, услужит с удовольствием, принесет все, что попросят. За  два квартала от дома бегал  сам на автобусную остановку, маму с сумками встречать.  Сидит пятнистый, громадный, уши по сторонам, как локаторы, сам неподвижен и независим, ждет маминого автобуса. Ну народ, конечно, маму всегда вперед пропускает. Она ему  сумки в зубы, он  бежит чуть впереди шею напрягши, в сумерках и не разберешь сразу, собака это или ишак. И возгласы  восхищения. Всегда, повсюду. Он к этому привык.  Привык к почету и уважению. Он просто, по-собачьи, дарил людям любовь. Он был красавец.  Золотую медаль за красоту на  первой  и последней в его жизни выставке он  принял как должное.  Золотая медаль легла на черную. Он бежал по кругу, с гордо поднятой головой, больше похожий на коня…
Потом к выставкам его не подпускали. Он вскоре стал зверем!
Как-то вернувшись домой,  я услышал разговор отца с братом. Оба сетовали на то, что какой-то  доберман покусал нашего Брутика, а тот стоял и весь дрожал, в общем «обосрался». Наша семья такого потерпеть не могла, и я взялся за дело, пообещав, что скоро наш Брут этого добермана «схавает».
Мой товарищ и советник по собакам Пашка, владелец громадного, «королевского»  черного дога — Аргуса, уже взрослого, с седой мордой, имел связи в цирке. Туда мы и обратились.
Помощник дрессировщика Аман  за две недели «излечил» моего Брута от страха. 
Добермана звали Джой. Он с наглой уверенностью кинулся на уже побежденного им однажды гиганта. Но Брут вдруг схватил его передними лапами, поднялся на задние и в воздухе стал рвать, хрустя костями в могучих челюстях.
Джой погиб, даже не поняв в чем дело.
Вторым был соседский, тоже когда-то обидевший Брута кобель по кличке Сэм. Брут, похоже, сводил счеты. За Сэма уже пришлось платить. У Брута появилось новое хобби. Он уже не играл с детьми, не бегал к Сеилхану в пивнушку. Он бежал в горы, к пастушьим собакам, он там встретил любовь, а за любовь надо драться.
Однажды приехали к нам домой пастухи, чеченцы, предлагали бешеные деньги. Говорили, что Брут загрыз у них собачьего вожака, и что теперь, он им очень нужен. Отец не согласился, я помню, он еще пошутил, показывая на нас с братом: «Берите даром вот этих оболтусов, а младшего оставьте».
Я помню, Брут терялся. Пропал один раз. Это было горе. Долго не было. Нашли худого, в лишаях, с порванной цепью на стертой шее. Я мечтал, чтобы он заговорил, но он только грустно смотрел мне в глаза. От нервного потрясения или от полученных боевых ран,   Брут заболел. Его лечили лучшие врачи республики. Мама мне всегда писала о нем (это когда я уже «поехал»). А ему давала нюхать мои письма, она писала, что он узнавал мой запах, вилял хвостом. Когда она плакала, он вылизывал ей слезы, когда радовалась, то скулил в восторге и крутил хвостом.  Он был ее поддержкой и опорой  в то горестное время, когда оба сына покинули дом.
…так неужели, если не памятник, так хоть памяти вечной, Брут мой не заслужил. Мой любимый, младшенький братишка!